 
|
|
№27 (май 2011) Тематические разделы Оркестры, ансамбли, музыкальные театры
|
|
№27 (май 2011)
Тематические разделы
Музыка в Израиле
Классическая музыка
Современная музыка
Исполнительское искусство
Музыкальная педагогика
Литературные приложенияОркестры, ансамбли, музыкальные театры
Д. ШОСТАКОВИЧ, ОПУС 21 – РУССКИЙ ОТВЕТ ГУСТАВУ МАЛЕРУ
Светлана Сретенская
Опус 21, «Шесть романсов на стихи японских поэтов» для тенора с оркестром, был написан Д. Шостаковичем в период с 1928 по 1932 годы[1]. Отметим интерес к японской поэзии у русских композиторов начала XX века[2].
Традиционно источником «Японских романсов» Дмитрия Шостаковича считают личные переживания автора[3]. В своём исследовании мы отталкиваемся не от «человеческого, слишком человеческого», а от способности большого художника к метафизическому обобщению человеческого опыта.
По мнению многих музыковедов, тематика опуса – традиционная тема любви и смерти. И на этом утверждении остановимся особо, ибо мы полагаем, что тема данного опуса – вовсе не любовь с её пусть и трагическими красками, и даже не любовь и смерть, а лишь смерть, ибо темы любви в музыке «Японских романсов» нет[4]. Заметим, тема смерти – это тоже традиция, но традиция исключительно петербургская[5].
Но если исследователи усматривают источник вдохновения в любовных переживаниях молодого автора, полагая, что «Японские романсы» – самый интимный опус Д. Шостаковича, то здесь, вне сомнения, всё загадочно. Почему для передачи своих чувств композитор выбрал японскую поэзию[6]? Ведь японская лирика менее всего способна выразить личное, ибо индивидуальное скрывали, вуалировали, сливали с образами природы так искусно, что порою не всегда было очевидно, о чём идёт речь – о чувствах или картине природы. Например:
Образ твой до сих пор
Неотступно стоит перед взором,
Горная вишня.
Видно, сердце моё осталось
Там, в далёких горах.
Оказалось, стихотворение адресовано монахине, которую принц Гэндзи убеждает в своих искренних чувствах к её внучке Мурасаки.
Далее, помимо труднообъяснимого выбора японской поэзии, в исследованиях находим, что Д. Шостакович переделывал[7] тексты японских поэтов. Подобные рассуждения приводят к следующим выводам. Для передачи своих личных чувств композитору понадобились такие стихи, с помощью которых менее всего удаётся выразить личное; после чего он их переиначивает, делая созвучными своим чувствам, и лишь потом пишет к ним музыку о любви и смерти. Но ведь у Д. Шостаковича была в распоряжении поэзия Серебряного века, многие строки которой – о любви и смерти; и, в связи с этим, резонно предположить, что композитор намеренно выбрал именно японские стихи.
Проанализировав изменения, внесённые Д. Шостаковичем в стихи неизвестного автора, взятые для своего первого романса («Любовь»), признаем, в них не осталось ничего японского. Во-первых, добавленные слова и словосочетания с точки зрения японского канона стихосложения принадлежат к запрещённым лексемам. Во-вторых, строки Не говори мне о тоске любовной, бог великий восьми тысяч копий! Д. Шостакович опускает[8]. Между тем, Бог Восьми Тысяч Копий (Ятихоко-но ками) – самое популярное Божество в японской мифологии. В-третьих, вновь вопреки канону композитор приписал строки, обрамляющие стихотворение и несущие функцию рефрена – никогда даже отдельные слова в танка[9] не повторялись.
В романсе «Перед самоубийством» (2) опущены слова святого озера Ивара[10]. В романсе «Нескромный взгляд» (3) обращение О ива моя заменено словами О радость моя[11].
Таким образом, композитор, увеличив долю натурализма, столь чуждого японской эстетике, изъяв название озера, почитаемого в синтоизме[12], и имя Божества, которые для японцев весьма значимы и несут большую семантическую нагрузку, Д. Шостакович значительно удалился от японского в японской лирике.
Повторим, в тексте столько изменений, что, в сущности, Шостаковича можно считать соавтором перевода[13]. Речь идёт о том, что Д. Шостакович переиначивал переводы А. Брандта, и, по мнению исследователя, делал это в связи с поиском созвучности для своих переживаний на переломном этапе личной жизни. И, тем не менее, почему для передачи своих искренних чувств композитор выбрал японскую поэзию, чтобы потом не оставить от неё камня на камне?
Полагаю, все изменения, внесённые Д. Шостаковичем, – вовсе не для того, чтобы сделать стихи более личными, а для того, чтобы сделать их… более китайскими. Уточню, китайскими не в смысле следования китайским канонам стихосложения, а в смысле отсылки к другой эстетике.
Сравним японское – лаконичное и безличное:
Одинокий шалаш!
День померк – и вдруг вино прислали
С лепестками хризантем.
Мацуо Басё
И китайское – многословное, описательное и очень субъективное:
За воротами дома
заливается лаем собачка.
Это значит, явился
милый Сяо.
Я, чулки не поправив,
по душистым спускаюсь ступеням…
Только где ж он
так напился сегодняшней ночью?
Неизвестный китайский автор эпохи Тан (VII – X век)
Если в японском мироощущении вовсе не я одинок, а день померк, то в китайском – много сопутствующему личному началу «натурализма».
Полагаю, Д. Шостакович изменил слова лишь по одной причине – своим текстом он мысленно реагировал на другой и согласовывал свой текст с чужим. Прообразом текстов романсов на стихи японских поэтов Д. Шостаковича стала, по-видимому, «Песнь о Земле» на стихи китайских поэтов Густава Малера.
Если кто-нибудь сказал бы мне, что мне остался всего час жизни, я хотел бы послушать ещё раз последнюю часть "Песни о Земле"[14].
Сравним лишь содержание текстов. И в «Песне о Земле», и в «Японских романсах» по 6 стихотворений. Сопоставив мотивы (идеи, смысл) стихов под одинаковыми номерами, трудно не заметить, как они созвучны у Г. Малера и Д. Шостаковича – именно такого рода созвучия и искал Д. Шостакович.
Уточним, тема вина у Г. Малера у Д. Шостаковича оказалась приравненной к теме любви. Логичная замена, ибо обе темы – вечные и слишком близкие по семантике. Да и сам Г. Малер мог подсказать Д. Шостаковичу такую замену, так как в тексте «Песни о земле» находим следующие слова: Любовной страстью пьяный мир…
В первых номерах своих опусов композиторы заявили темы (напомним, речь идёт о стихах) Г. Малер – тему вина, Д. Шостакович – тему любви. И тема вина, и тема любви явились, скорее, не самостоятельными темами, а темами-посредниками для раскрытия темы, одинаковой у обоих композиторов – темы жизни и смерти.
Первым названием романса «Любовь» Д. Шостаковича было «Эпитафия» – странно, ибо о смерти в нём – ни слова. Но вот у Малера рефреном Мрачно в этой жизни, ждёт нас смерть. Д. Шостакович по аналогии со стихами Ли Бо в «Песне о Земле» также вводит рефрен Дай только солнцу за гору зайти, к тебе я выйду. Но кто выйдет? Речь идёт будто бы о свидании, но подобные строки Ли Хэ[15] – о смерти: Так же как солнце, к закату идёт эта весна молодая.
Далее, во втором романсе «Перед самоубийством» Д. Шостакович изменил слово Уныло сыплются цветы (цветы, символизирующие весну) на слово Уныло сыплются листы (листы, символизирующие осень)[16]. Почему? По традиции, идущей от романтиков, Шостакович ищет соответствие пейзажа состоянию человека. Трагичность мироощущения, отражённая в романсе, заставляет вспомнить о депрессии, которую Шостакович пережил летом 1926 года[17]. Возможно, но посмотрим у Г. Малера – Одинокий осенью. Далее – и туман, и пруд (озеро), и устало сердце (на сердце тяжесть) – сплошные совпадения. Иду к тебе, пристань всех волнений / О, дай мне мир! Давно покоя жду – не данные ли слова подсказали Д. Шостаковичу название его романса «Перед самоубийством»?
К слову, о названиях. В японской танка названия обычно отсутствуют. А Д. Шостакович всем использованным им стихам даёт названия, что, впрочем, уже не удивительно, у Г. Малера все стихи – с названиями. Продолжим. В четвёртых номерах у Г. Малера «О красоте» и у Д. Шостаковича в романсе «В первый и в последний раз» озвучена одна и та же тема срывания цветов. В пятых номерах – тема иллюзии, в шестых – тема прощания.
Обратим внимание на третьи номера – и у Г. Малера, и у Д. Шостаковича – миниатюры, напоминающие фигурку из китайского фарфора или японскую гравюру (гравюры, посвящённые мотивам «нескромного взгляда», и в самом деле существуют, например, у Исикава Тоёнобу или Кацусики Хокусая). Этими отвлечёнными миниатюрами авторы будто бы сделали ссылку на восточные истоки своих опусов.
Отметим различие ракурсов раскрытия темы жизни и смерти у Г. Малера и Д. Шостаковича. У Г. Малера, как в «Книге Экклезиаста», – время жить и время умирать, и время умирать для Г. Малера более значимо[18], ибо, сливаясь с природой, мы сливаемся с Вечным. В финале, усиливая свою мысль, Г. Малер существенно изменил текст (приём, подхваченный Д. Шостаковичем), вписав в него слова собственного сочинения[19]. Д. Шостакович же, наследуя некую гипотетическую реальность Genius Loci Петербурга и написав гимн смерти, на самом деле воспел жизнь. Жизнь – самое дорогое, что есть у человека, но без осознания смерти в жизни человека нет ни силы, ни тайны.
«Шесть романсов на стихи японских поэтов» – русский, точнее, петербургский, ответ молодого Дмитрия Шостаковича Густаву Малеру – австрийскому композитору, создателю «Песни о Земле» на стихи китайских поэтов.
Литература
1. Акопян Л. Дмитрий Шостакович: Опыт феноменологии творчества. СПб.: Дмитрий Буланин, 2004.
2. Барсова И. Между «социальным заказом» и «музыкой больших страстей» // Барсова И. Контуры столетия. Из истории русской музыки XX столетия. СПб., 2007. С. 137 – 156.
3. Мейер Кшиштоф. Дмитрий Шостакович: Жизнь, творчество, время / Пер. Е. Гуляевой. СПб.: Композитор (СПб), 1998. – 559 с.
4. Редепеннинг Д. Малер и Шостакович // Музыкальная академия. 1994 № 1. С. 164 – 169.
5. Спектор Н. Ранний вокальный цикл // Советская музыка. 1983. № 9. С. 77 – 78.
6. Циркунова М. Ранние романсы Шостаковича // Музыкальная жизнь. 1990. № 15. С. 13 – 14.
7. Чистый поток: Поэзия эпохи Тан (VII – X вв.) / В переводах Л. Меньшикова. СПб.: Петербургское Востоковедение, 2001. – 320 с.
8. Японская поэзия. СПб.: Северо-Запад, 1999. – 662 с.
[1] Первые три романса «Любовь», «Перед самоубийством» и «Нескромный взгляд» были написаны в 1928 году, романс «В первый и последний раз» – в 1931, «Безнадёжная любовь» и «Смерть» – в 1932 году.
[2] Вспомним имена Игоря Стравинского («Три стихотворения из японской лирики», 1913), Михаила Ипполитова-Иванова («Пять японских стихотворений», 1923), Василия Ширинского («Из японской лирики: три эскиза» для голоса с оркестром, 1925).
[3] Н. Спектор. Ранний вокальный цикл. Советская музыка, 9, 1983. С. 77 – 78; М. Циркунова. Музыкальная жизнь, 15, 1990. С. 13 – 14; К. Мейер. Шостакович: Жизнь, творчество, время. СПб. 1998. С. 144; Л. Акопян. Дмитрий Шостакович: Опыт феноменологии творчества. СПб. 2004. С. 45 – 46.
[4] Напротив, музыкальная ткань опуса прошита фигурами смерти – остинатным движением, интонациями причёта, пронизывающим цикл тритоном, нисходящими хроматическими ходами, catabasis.
Заявленная в опусе 21 тема смерти будет иметь продолжение в творчестве Д. Шостаковича, и особенно выпукло – в 14 симфонии, которая будто бы вырастет из юношеского цикла «Японских романсов», и в 15 квартете.
[5] Здесь уместно вспомнить «Пиковую даму» Петра Ильича Чайковского и «Петрушку» Игоря Стравинского.
[6] Первые три романса, сочинённые Д. Шостаковичем в 1928 году, были написаны на стихи из книги «Японская лирика. Перевод А. Брандта. СПб. 1912 год». Романс «Любовь» – на стихи неизвестного автора, «Перед самоубийством» – на слова Оцуно Одзи (VII век) и «Нескромный взгляд» – на слова неизвестного автора XVIII века. Автор (авторы) стихов следующих трёх романсов (1931 – 1932) не установлены. Возможно, стихи написал сам Д. Шостакович.
[7] М. Циркунова. Там же.
[8] М. Циркунова. Там же.
[9] Танка – поэтическая форма, японское пятистишие. А в китайских стихах повтор, напротив, был правилом, ибо стихи слагались на мелодию и назывались песнями или ариями, в которых рефрен – норма.
[10] М. Циркунова. Там же. Правда, в авторском переложении данного романса для фортепиано названные слова сохранены.
[11] М. Циркунова. Там же.
[12] Синто – традиционная религия Японии.
[13] М. Циркунова. Там же.
[14] Д. Шостакович. К. Мейер. 1998. С. 89. В 20-е годы в жизнь Д. Шостаковича вошёл И. И. Соллертинский, который оказался знатоком творчества Густава Малера. И вскоре Г. Малер стал для молодого Д. Шостаковича одним из крупнейших музыкальных увлечений всей его жизни.
О параллелях Малер – Шостакович: Д. Редепеннинг. Малер и Шостакович // Музыкальная академия, 1, 1994. С. 164 – 169; И. Барсова. Контуры столетия. СПб. 2007. С. 143 – 156.
[15] Чистый поток: Поэзия эпохи Тан (VII – X век). СПб. 2001. С. 237.
[16] М. Циркунова. Там же.
[17] М. Циркунова. Там же.
[18] На момент написания «Песни о Земле» Г. Малер был тяжело болен, и по отношению к Г. Малеру, исходные импульсы создания его «Песни о Земле» – и в самом деле очень личные.